Henry Jackman - End of the Line

- Хочешь правду, солнышко?
Эвердин кивает, прикусывает губу и испуганно смотрит по сторонам. Ее трясет, в глазах стоят слезы, но Эбернети лишь пронзительно смотрит, не прилагая усилий к тому, чтобы успокоить девочку. Пусть хоть сотни раз она будет жалеть о содеянном, кричать, что не желала такого исхода, а пыталась спасти сестру – это ничего не изменит.  За стенами раздается пара выстрелов, Китнисс сжимается и прикладывает ладонь ко рту.
- Я не хотела всего этого! Он должен это понять, он…
- Хватит, Китнисс. Ты не дождешься от Сноу понимания! Думаешь, ты пару раз прочитаешь карточки Эффи, и он тебе поверит?  Кинется с распростертыми объятиями и поздравит со свадьбой? Тебе не сойти ни с этого поезда, ни с семьдесят четвертых Игр. Ты на Арене, солнышко. И всегда на ней будешь.
Эвердин дергается, как от удара. Обхватывает плечи и медленно прижимается к стенке, скатываясь на пол. Прижимает колени к груди и отворачивается, стараясь не потерять остатки самообладания. В ушах стоит гам, на улицах кто-то кричит, и явственные удары слышатся всё громче.
- Дошло, наконец?
Тишина. Лицо девочки скрыто в тени и Эбернети не может разглядеть того, о чем она думает. Ему жаль. Она ввязалась в соревнование, заодно утянув за собой весь Панем. Ее влияние странным образом разошлось по стране, но Эвердин не готова. Не ради этого. В комнате раздается тихий голос, который он едва слышит.
- Помоги мне. Пожалуйста, Хеймитч. Помоги мне, – отчаяние захлестывает не хуже ветра во время шторма. Она торопится, будто это может хоть что-то изменить. Проглатывает окончания, меняет интонацию и тон голоса. Но натыкается на сухой ответ и мгновенно замолкает.
- Твой главный помощник – ты сама. Смирись с тем, что прежней жизни ты не получишь, солнышко. Как бы сильно ты ее не хотела.
Эбернети опускает ладонь ей на плечо и сжимает его. Ему, правда, жаль. Но жалость – не лекарство от чужой боли и уж тем более не пилюля для Сноу. Ей придется выживать. С ежедневной ложью, с желанием бежать прочь, и с тем, что у нее никогда не было и не будет выбора.
- Я боюсь, – Эвердин закрывает глаза и медленно выдыхает.
- Привыкнешь.
Китнисс переводит взгляд на Эбернети и качает головой.
- Не за себя.
- Ты хорошо лжешь, солнышко. Но не в этот раз.
Мужчина опирается о пол и встает. Смотрит в окно и наблюдает за тем, как миротворцы растаскивают оставшихся людей с площади. Огонь не остановить. Даже если бы Китнисс погибла, если бы публично заявила о своей любви к Сноу – пожар пошел по лесам. И пока гектары не выгорят, ничего не закончится.
Революция, наконец, начиналась. И Дистрикты этим воспользуются.
Вне зависимости от того, что их символ – восемнадцатилетняя девочка, больше всего на свете желающая спасти себя и свою семью.
- Вставай, Китнисс. Нам не стоит опаздывать на поезд, а тебе нужно хорошенько поспать.
- С каких это пор ты стал таким заботливым, папочка? – Эвердин усмехается и послушно встает, процеживая последнее слово сквозь зубы. Хорошо играет, но Сноу ей все равно не поверит. – И когда тебя стало волновать расписание?
- С тех самых пор, как одна девчонка распустила слюни в доме правосудия Второго дистрикта, залив в нем весь пол. И если ты хочешь бежать за поездом, то эту возможность я с удовольствием тебе предоставлю.
- Очень остроумно, - Китнисс выходит из комнаты, оглядываясь вокруг. – Сколько нас не было?
- Минут семь, не больше.
Эбернети спускается по лестнице и натыкается на миротворцев, снующих туда и обратно. Мужчина подумывает над тем, чтобы рявкнуть на них, но они сами оцепляют их ровным прямоугольником, выставляя за двери дома правосудия. Пит переводит взгляд с Китнисс на Хеймитча, прекрасно понимания, что его снова во что-то не посветили. В последний раз они собирались в Одиннадцатом, а после все молчали и упорно делали вид, что не происходит ровным счетом ничего необычного. Людей убивают, в небо взмывают три пальца ладони, на стенах сойки и бушующие отряды. Всё точно в порядке.

Был, впрочем, еще один человек, активно подтверждающий линию «всё у нас хорошо, мы идем по расписанию». Ей Эбернети едва заметно мотнул головой, когда она вопрошающе на него посмотрела. Не здесь и не сейчас. Если вообще когда-нибудь.
Эффи Бряк имела право знать хоть долю того, что происходило в Дистриктах. Но Хеймитч не говорил ничего абсолютно, то вовремя напиваясь, то уходя от ответов. Она…однажды он уже дал ей понять, что их разговоры ничем хорошим не заканчиваются. Что еще нужно? Констатация того, что ее бедным влюбленным не везде рады? Что на карточки всем, в принципе, плевать? Это Бряк и сама понимала. А большего он ей сказать не мог. И дело было даже не в обычном доверии.
Когда-то она сказала ему, что ненавидит его. За правду, за то, что узнавать эту самую действительность приходилось с диким разрывом. За год до 74-ых, в которых всё изменилось. С того самого времени о всяких истинах они больше не беседовали. Бряк снова надела парик. А Эбернети делал вид, что она никогда не была в его доме, сидя за грязным столом и отчаянно желая не разбирать его слов.
Не видеть. Не слышать. Не говорить.

Мужчина стучит костяшками пальцев по губам, изредка поглядывая на собравшихся в машине. Их умудрились запихнуть в один бронированный джип (будто Сноу заботится о безопасности любимой птички), и без лишних прелюдий отправили на поезд до Первого. Последняя остановка перед Капитолием, а дальше новые поездки и Третья Квартальная бойня. Эбернети плохо представлял себе, что может быть на этот раз. Втрое больше трибутов? Лабиринт вместо Арены? Переродки у самого Рога Изобилия?
Ему, впрочем, наблюдать за этим только по телевизору из Двенадцатого. В этом году его обязанности ментора переходят в руки новых победителей и заменой печени больше никто не обеспокоится. Эбернети мог бы пить сутками напролет теперь уж точно без остановки, но это в его планы, на удивление, не входило. За сойкой все-таки придется смотреть.

Они выходят из машины, и Хеймитч смотрит на Бряк. Она подгоняет всех в своей излюбленной манере, как будто они правда опаздывают и, не дай Боже, не успеют в нужный срок. Порой Эбернети никак не мог уложить в своей голове, как можно держать себя в двух столь разных ролях. Может, он просто-напросто ошибался и Бряк совсем не играла. Эффи – дитя Капитолия и этого не изменит ни революция, ни его слова, ни военные действия. И сейчас она была разукрашенным ребенком столицы с нахлобученным париком, вызывая в Эбернети желание искривиться. В конце концов, им всем стоило победить хотя бы ради того, чтобы упразднить чертов парад монстров. Потому что за масками и мишурой можно было найти приятное создание.
Если оно, правда, не кричало про дерево, манеры и время.

Мужчина усмехается и проходит мимо женщины, забираясь в поезд. Эвердин и Мелларк уходят в смежные купе в самом конце вагона, отрицательно отвечая на предложение Бряк поужинать всем вместе через пару часов. Значит, они сегодня никуда не выйдут. Что же, всем проще. Эбернети останавливается в центральном купе, снимает надоевший пиджак, рубашку и брюки, направляясь в холодный душ. Поезд трогается и мужчину слегка пошатывает, но он и не к такому привык. На постели лежит заранее приготовленная одежда и Хеймитч натягивает ее на мокрое тело, поеживаясь от кондиционера. Капитолий-таки решил заморозить им мозги через систему охлаждения. Умно, ничего не скажешь.
Он выходит через пару часов, направляется в вагон-ресторан и останавливается у барной стойки, разбирая стройные ряды различных бутылок. Махнув на это дело рукой, Эбернети хватает третью слева и зубами вытягивает крышку, щедро плеснув жидкость в бокал. Мужчина вытягивается в ближайшем кресле, так и не включив свет, смотря на мимо пролетающие огни. Они прибудут где-то на рассвете. Он, возможно, даже успеет поспать. Если заснет, конечно.

Вот только не спалось не ему одному.

«- Я ненавижу тебя,  – тихо сказал женщина, слишком по-детски, соответствуя его насмешке.
- Вот незадача, никогда об этом даже не подозревал, - Эбернети усмехается, не отводя глаз. Пожалуй, это была ее первая реплика, отражающая действительность. И теперь оставалось только ждать».

- Что-то подсказывает мне, что вся моя выпивка стоит как один твой парик, дорогуша.
Не нужно было обладать даром провидца, чтобы понять, кто стоял у него за спиной. Даже если бы она не открыла рот, за Эффи Бряк всегда тянулся особый цветочный аромат. Сначала Эбернети не мог дать им названия, но после, заметив расцветший сад за своим домом (садовники очень старались после победы на 74-ых), уловил знакомые ноты и остановил одного из работников.
«- А, мистер Эбернети. Это? Это ирисы. Если вам не нравится, мы выкопаем все сегодня же.
- Мне плевать. Хоть морник вокруг рассадите, может заглядывать будут меньше».
Ягодки, конечно, никто не посадил. Но цветы остались, вперемешку со многими другими, названия которых Эбернети не знал. А если бы и знал, то забыл сразу же, ибо красивые бутоны были последней вещью, которой он мог заинтересоваться. Сейчас запах вреза́лся в ноздри и Эбернети втянул воздух с шумом, стараясь как-то отгородиться от сладкого аромата. Со спиртом духи не сочетались особенно, чем вызывали страшную головную боль. Мужчина, поставив стакан на стол, потер пульсирующий висок и устремил взгляд в противоположную стену. Пожалуй, присутствие Эффи здесь не совмещалось столько же, как и цветочный букет вместе с алкоголем.

И что она здесь забыла?

Не может заснуть, отчаянно выбирая себе новое платье? Или всё еще боится не совладать со своим чертовым расписанием, от которого Эбернети уже откровенно тошнило.

Расписание, бумажки, ее вечные выкрики. Он был слишком большим мальчиком, чтобы слушать ее и терпеть. Но приходилось, ибо без Бряк все на самом деле могло выйти из-под контроля. Как бы ему не хотелось это признавать, Эффи усердно выполняла свою работу. Как, впрочем, и раньше.

Когда вовремя и без опозданий отслеживала время погрузки деревянных гробов.

Он должен был быть ей благодарен. И иногда он одобрительно кивал ей, оценивая оказанную ему помощь. Но сейчас она раздражала. Именно в эту самую минуту, когда Эбернети чертовски устал и не способен грубить тонной слов, а хочет побыть наедине со своими склянками. Щебечущая капитолийка не входила под определение «спокойствие». Чего стоил один ее макияж а-ля «я женщина-бомба» с тридцатью оттенками рыжего, красного и кремового. Помада-фуксия, ресницы до самых бровей и парик, который ему просто осточертел. Но нет, она всегда возвращалась во всеоружии. И порой Эбернети мечтал о том, чтобы Эвердин попала стрелой ему в глаз, как попадает своим белкам. А лучше сразу в два глаза.

Мужчина поворачивается к Бряк, чтобы выпроводить ее, но останавливается на полуслове. И едва сдерживает ругательство, потому что Эффи выглядит такой же уставшей, как и он сам. Закутанной в одеяло, без красок и идиотских ненатуральных волос. Такой он видел ее единожды и старался не вспоминать.
- Не боишься, что камеры поймают тебя растрепанной? Станешь звездой и будешь на первой полосе капитолийских журналов, вот только тебе и твоим дружкам это вряд ли понравится. Как же, Дива и без тонны смазливости? – он не хотел грубить, но слова срываются сами собой. Ей просто не стоило приходить. Или, по крайней мере, следовало развернуться, только завидев светлую голову в темноте и отсветах от окна.
- Ладно. Извини, - Эбернети опускает ладонь к стакану и берет его крепче, делая пару глотков. Слова кажутся неестественными, но это всё, на что он способен. Впрочем, недавно Эффи получила пару абзацев раскаяния от Эвердин, когда та наорала на нее по поводу никому ненужной спешки. Конечно, сожаление было наигранным, но Бряк проявила благоразумие и приняла его. Все были слишком на взводе. И о задетых чувствах никто не думал. Да и не мог думать, ибо Игры продолжались.

Хеймитч допивает содержимое, но к бутылке за добавкой не тянется. У них ведь был уговор: он достаточно трезв, а они его слушают. Условия, правда, с завидной частотой нарушались, но сейчас Эбернети не мог позволить себе отключиться. Не тогда, когда Китнисс трясет его за лацкан пиджака и теряет самообладание. Кому-то все-таки нужно было приводить ее в чувство. Ни Пит с его ласковым тоном, ни Эффи с манерами этого не сделают. Им всем приходилось жертвовать чем-то ради банального выживания. Эбернети впервые понимал, что ему есть, для кого стараться. Потому что ему все-таки попалась пара бойцов. И, потеряв 46 детей, они наконец-то вернулись с победителями.
- Выпьешь чего-нибудь?
На лице Эффи играют очертания от мимо пролетающих фонарей. Она сочла бы за красивую женщину, не выгляди как манекен сошедшего с ума кукольника в будние дни и праздники. Хеймитч смотрит на нее сейчас, и тень усталой улыбки мелькает на его лице. Он отворачивается к окну, прислоняет голову к стеклу и закрывает глаза. От алкоголя она наверняка откажется, так что можно было попытаться заснуть, если она просто уйдет.

Он надеялся, что она уйдет.

И снова накрасится, наденет свои безумные платья и вернется под утро совсем другой. Растолкает его, он будет браниться, и Бряк смерит его одним из своих недовольных взглядов. Отправит переодеваться, Эбернети, конечно же, не послушает и схватится за одну из бутылок. Как в старые добрые времена, когда его дилеммой было желание выдворить Эффи и, в то же самое время, отвращение к новой капитолийской дамочке, которая пришла бы на ее место.

А сейчас она опять стоит перед ним настоящая. Как будто он, черт возьми, просил ее об этом! Словно ему нужна была вся эта ночь только для того, чтобы остаться наедине с ней. И он в последний раз открывает рот, чтобы выпроводить ее:
- Иди спать, Эффи. Завтра твой излюблено-важный день.

Уходи.

Уходи окончательно.

В свой капитолийский красивый мир, гордись своими трибутами и бойся встреч с теми, кто может нарушить покой. Следуй последним творениям моды, обсуждай вещи с другими стилистами и делай ставки на ближайшие выпуски коллекций. Строй планы на свадьбу Эвердин и Мелларка, продумывай образ невесты и никогда не возвращайся.

Мир революции – далеко не прекрасное место. Кровь, ослепительно алая, совсем не пойдет под цвет нового парика. Там даже электричества часто нет, о чем еще говорить. И убийства отнюдь не потешные. А из разговоров – душераздирающие крики тех, кто потерял родных и любимых.

Мужчина дергается как от удара, передумывает и хватает бутылку. Делает пару больших глотков и убирает ее от себя подальше, вставая с кресла и закидывая обратно в бар. Если Бряк все-таки надумывает выпить – возьмет сама. А ему очень хочется уйти отсюда, но Эбернети себя пересиливает и остается.

Потому что иначе это будет выглядеть обыкновенным бегством.
А он и без того убегал слишком часто, выпивая лишнего.

На то были свои причины. Например, те самые душераздирающие и до боли знакомые крики в его голове.

Вот только за последнее время к их числу прибавились новые. И звучат они много громче.

James Newton Howard – District 12

Замолчи.

Его мысли – точные и четкие, как никогда заполняют сознание. Он хочет одного – чтобы она замолчала и просто ушла. Не пыталась влезть в его существование и в жизни других. Мятеж  не ее забота. И он не даст ей даже шанса.

Почему?

Больше никаких опасностей. И мертвых тел на его руках.

Хотите знать, чем живет Хеймитч Эбернети каждый свой день? Воспоминаниями. Болью. Кошмарами.

В которых он обхватывал трупы, прижимал их ближе к себе мальчишкой, и тихо в лицо шептал – «вернись». Он смеялся. Громко, надрывно, с отчаянием. Он победил, чтобы проиграть. И дать себе обещание, что никто больше не умрет по его вине. Сделать это было очень просто – не давать никому приближаться к себе. И у него получалось. Получалось удивительно хорошо, ибо к пьянице, едва стоящему на ногах, люди не подходили. Даже для жителей Двенадцатого дистрикта, повидавших вещи и пострашнее, он был неприкасаемым. Сломленным. Ядовитым. Полуживым. Единственным Победителем, сумевшим выбраться из мясорубки в сорок восемь человек. И символом Капитолия, который ясно говорил одно – вы всегда будете играть по нашим правилам.

Но топор все-таки летел от силового поля Арены.
Чтобы позже впиться в тела далекие от самого Капитолия.

Эбернети никогда не отрицал того, что убил свою семью собственноручно. Если бы ему дали выбор, он бы уступил той девчонке на Арене. В столице, на всех интервью, его называли сообразительным. Никто и слова не сказал про то, что Эбернети нарушил условия и использовал оружие, неугодное Капитолию.

Но Капитолий умело платил по счетам. И расплатится снова, если понадобится.

Хеймитч сцепляет ладони, оборачивается и смотрит на Бряк. Он слишком долго прожил и слишком много положил на то, чтобы не позволить столице забрать то, что ему дорого. Дорогого, впрочем, не было.
Пока столица не подкинула ему «подарок». Пока не решилась действовать изнутри, год за годом выедая построенные стены. После в руки попали и двое других, и Эбернети не мог отгородиться и от них тоже. Но одно он знал до сих пор – Эффи Бряк его враг. Хотя бы потому, что она пробирается всё дальше внутрь его сознания и тела.

Бряк зацепилась за него подобно лиане, что своими корнями просачивается в гниль, в места, где кроме валунов и острых камней ничего не осталось. Отчаянная и сильная.
С годами ее  хватка стала упорнее, а камни начали рассыпаться. Медленно, по самому маленькому осколку. Сначала в легкую крошку, после в пыль, покрывшую стены затхлого дома. Оставалось только пройтись ладонью, чтобы смахнуть пережитки старой защиты.
Но лиана подготовила себе гибель, не замечая того сама.
Слишком сильно привязалась к валунам, которые сама же разрушила. Дала свободу другим явлениям, и поздно обнаружила, что оказалась в ловушке. Опора, в конце концов, распалась окончательно. Чтобы скрыть за собой остатки непозволительной слабости.

Не ты одна, Бряк, умеешь играть. И не тебе одной скрываться за толстыми стенами.

- Что тебе нужно, Эффи? Хочешь знать, почему миротворцы дулом упираются тебе в спину? А ты догадайся, милая.
Он смотрит на нее и усмехается. Да она же боится. Страшится узнать, что ее Капитолий снова выбивается из привычных устоев. Эта женщина борется сама с собой, каждый раз останавливая себя и приказывая не убегать. Идет на уступки и сомневается в ту же секунду. Мечется, кидаясь поочередно к двум противоположным выходам. Ее каноны гибнут под собственным гнетом, и она закусывает губу, не зная, что же ей делать на самом деле.

Эбернети мог бы с легкостью протянуть ей руку. Обхватить ее ладонь и растолковать как маленькому ребенку, где же кроется настоящая правда. Теперь она бы поверила. Теперь он мог бы увести ее от цепких скрюченных пальцев столицы. Но Хеймитч не сделает этого. Потому что она задохнется, попадая в силки. Эффи могла бы даже любить его, могла бы клятвенно обещать себе, что посмотрит на Панем иначе. Но этого было ничтожно мало.

Мужчина видел ее насквозь. А нужно было всего-ничего, чтобы дать ей возможность жить другой жизнью. Бряк необходимо было помочь. Вместо этого он подрывает всякие столбы, на которых держатся ее мысли.

И на секунду, всего лишь на секунду, Эбернети позволяет себе представить, что всё могло быть по-другому. Но едкая действительность врывается сразу же. Она приходила всегда. Когда он стоял, прижавшись лбом к грязному окну. Стоял просто так, ожидая чего угодно. Когда Эбернети рылся в памяти, стараясь вспомнить, кто он есть, и собирая изорванные лоскуты по кускам. Когда ноги его не слушались, но он с ревом поднимался и тащился в Котел, ибо единственная слабость сжирала его.

Когда он падал, не в силах подняться.

«- Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
Он сидит на полу, качается из стороны в сторону и убирает волосы с лица брата. Хеймитч не знал, сколько времени держит его в руках, но через пару часов младший брат превращается в просто мертвое тело.
Мертвые тела меняются.
Мать, девушка, брат. Мать, девушка, брат.
Мать, девушка, брат».

Китнисс Эвердин.

Пит Мелларк.

И она. Но он не назовет ее имени.

- Пожалуй, вместо бесполезной болтовни с тобой, я отправлюсь в постель. Завтра ведь важный день, да, Эффи?
Он выпрямляется и смотрит ей прямо в лицо. Поздно было что-то менять. Слишком поздно видеть в ней настоящее. Для него она обязана оставаться прошлым и жить по старым законам. Для него и себя самой.

Хеймитч мог стерпеть, что его жизнь была, откровенно говоря, никчемной. И он был готов прожить так еще пару лет, кинуть себя в пекло революции и попытаться вытащить двух ребят.
Но добровольно предоставить такую жизнь еще одному человеку? Нет. Это было уже слишком. Вне всякой возможности. Невыносимо, ненужно и страшно.
И всему этому должен был быть свой конец.

Хеймитч никогда не боялся смерти. Он уже умирал.
А вот Эффи Бряк – нет. И ей, черт подери, неведомо, что это такое.
И он сделает всё, чтобы она не узнала.
Не из огромной любви. Из собственных решений.

- Эффи, - Хеймитч оборачивается и его взгляд становится ледяным. Никогда раньше он не смотрел на нее так: c усмешкой, с презрением, безразлично – да, но не так. В его глазах нет ничего живого. Холод и злость. Она всерьез думает, что победила, просто притащившись к нему подобием нормального человека? Дура. – Ты никогда не сойдешь за того, кому можно было бы доверять. Передай Капитолию, что он плохо старается. Как и в тот вечер пару лет назад.

И он улыбается. Перечеркивает всё случившиеся тогда одним махом, давая ей понять, что она ему полностью безразлична. Хеймитч Эбернети использует любое оружие и не скупится на скальпели. Разрезая и самого себя, но отроду не признаваясь в этом.

Следуя по той самой дорожке Ада, в которой их пути не пересекаются вовсе. Что там бы не приготовили собственные дьяволы. Что не приготовил бы для них излюбленный Панем.

Новая жизнь? Ее не существует.

И никогда не будет существовать, как бы отчаянно они того не хотели.