Эффи Бряк услышала новость о 75-ых Голодных Играх буквально из первых уст. Она была там, на шумной площади, которую уже готовили для торжественных колесниц новых трибутов, среди пестрой толпы нашла свое место в первых рядах. Она - сопровождающая. И ей положено всегда быть в центре событий мира Голодных Игр.

Отдельный сектор был выделен для персонала, причастного к Играм: сопровождающих, тренеров, команды распорядителя. Она сидела среди таких же ярких кукол, обсуждала моду и успехи Цинны, а также интриговала всех по поводу свадьбы своих голубков. Эффи была победительницей. И лавры ей достались более яркие и приятные, чем той же Китнисс Эвердин.

Бряк дарила улыбки, взмахивали ладонями в полупрозрачных перчатках из кружева и не ожидала напасти. Ей казалось, что миру пора бы стать чуточку справедливее, светлее и праздничнее после первой победы Дистрикта Двенадцать за долгие годы. Дива была уверена, что Квартальная Бойня принесет славу новым менторам, их брачному союзу и, конечно же, ей - скромной слуге.

Президент был спокоен и как всегда окружен верными министрами-псами. Среди них мелькают мистер Говард, мистер Трион (звезда аппарата коммуникаций) и, несомненно, новый распорядитель Игр - Плутарх Хевенсби. Последний просто излучал напыщенность и все секреты сего мира. Словно он был разумом Президента Сноу: настолько многообещающую и таинственную фигуру хотел являть собой Плутарх.

Когда Кориолан неспешно подходит к микрофону, все трибуны как по щелчку замолкают. На площади воцарилась звенящая тишина, а люди приготовились смотреть в глаза своему волшебному Змею. Он был прекрасен, никто не спорил, скромная чешуя-одежда отливала величием, а загадочный блеск глаз пугал даже тех, кто сидел на дальних рядах. Опасный враг. Жестокий правитель. Немилосердный Бог. Кориолан Сноу. Проклятие Панема. Или все же его дар?

Смутное чувство закралось в сердце Эффи с первых же фраз президентской речи. Он говорил так сладко, но каждое слово было пропитано смертельным ядом. К счастью, летальным исходом оно грозило лишь глупым революционерам, которые умели читать между строк. Умные жители столицы воспринимали все за чистую монету.

Кориолан был ее любимым деятелем. В школе, в университете, по жизни. Он выстроил идеальную систему, расставил в ней людей по местам и кровью смазал механизм. Все работало слажено, а механику лишь оставалось наслаждаться плодами своей работы. Эффи восхищалась Президентом, его стилем и властью. Она могла писать статьи и сочинения, в которых бы пела дифирамбы мудрому правителю, в упор не замечая в нем диктатора. А если бы и заметила, то сочла бы за плюс.

- .. победители прошлых лет..

И на этих словах трибуны стали ликовать. Все присутствующие вскочили с мест, кидали в воздух розы и обнимались, плача от по-истине справедливого решения. Бряк умело держала маску-улыбку на лице все шоу и даже после этих слов ничем не выдала себя. Она вместе со всеми аплодировала, кричала «Виват, Панем» и, вообще, выглядела лучше всех.

Другие сопровождающие даже не посмели сочувствовать Диве. Она выглядела настолько лучезарной, что затмевала все эти липкие слова жалости. Блистала золотым париком в солнечных лучах и озаряла своим присутствием данный сектор. Посмотри в ее глаза сам Змей Искуситель, он не нашел бы в них и следа греха. Ни намека на сомнения.

Лишь преданность.

А не разбитую душу.

Она потом поехала на очередное мероприятие, посвященное Квартальной Бойне. И ни разу не исчезла с поля зрения. Постоянно крутилась среди гостей, общалась, смеялась и радовалась. Говорила о свадебном платье Китнисс, о собственных планах, о любимых напитках, принимала ставки на 75-ые и смеялась над трупами прошлых лет. Она играла Эуфимию Бряк и была неподражаема в этой ипостаси.

Была той, за чьей спиной нет призраков и сожалений. Легкомысленной дурочкой. Наивным палачом. Пустышкой.

И нравилась в этом образе абсолютно всем. Весь Капитолий в этот вечер вновь был у ног Дивы. К ее услугам и желаниям. Доступный порок в хрустальном флаконе. И Эффи так хорошо показывала наслаждение, скрывая омерзение каждым глотком розового шампанского, новой остроумной шуткой и взмахом накладных ресниц. Она играла свою вечную роль, впервые заметив, как ненавидит эту грань.

Оказавшись ночью в своей квартире, Эффи как-то глупо сбросила туфли на непомерно большой шпильке, кинула в прихожей накидку и осмотрела свой дом, будто видела его впервые. Неким уставшим взглядом, который лениво замечал недостатки: вчерашнюю пыль на полках, неровно стоящие вазы и пустоту, которая была словно продолжением сущности Бряк. Эффи не включала свет, прошлась по коридору, остановившись лишь перед зеркалом. Там была всего лишь женщина. Красивая оболочка в дорогих тряпках, которая весь день утоляла желания своих демонов.

Капитолий - это болезнь. Он проявляется в ненужных украшениях на шее, в огромных и несуразных париках разных оттенков, блестящих платьях и ветре в голове. Он калечил с первых секунд рождения, прилипая к младенцу уродливыми именами, а позже и пеленками в рюшах и вычурных бантах. Капитолий проникал в мозг и не позволял жертве выбраться из сладкого плена. Он вызывал бесчувственность к здоровым людям, стойкую непереносимость бедности и голода, а также неизмеримый кретинизм и удивительную наивность. Болезнь поражала все органы, нещадно распространялась всеми путями.

И антидота не существовало.

Капитолий - это навсегда. Капитолий - это диагноз.

И Эффи была больна. Ее недуг расползался по лицу яркими красками, опутывал пальцы перстнями с огромными камнями и сковывал сердце льдом. Он вызывал нелепую жизнь, бессмысленное существование и незаметную смерть.
Смерть совсем не от боли, ран или обстоятельств. Гибель просто так. Среди множества ярких птиц райского сада. 

Бряк проходит в гостиную и вновь вспоминает Двенадцатый. Его убогую архитектуру, черную пыль и никчемных людей. Вот бы и им немного дорогой болезни, лишь бы исчезла эта угрюмая гримаса с лица. А ведь Эффи даже не подозревала, что многие жители Дистриктов действительно больны. И во многих жизнь угасает практически сразу.

У Эффи был Пит, Китнисс и.. Хеймитч. Грубый ментор, неотесанный мужлан, неотъемлемый спутник. Наставник, друг, тот, кто видел ее душу. Казалось бы, близкий человек, опальный победитель, а в иную секунду - враг. Тот, кто не подпускает к себе, пьет мутный алкоголь и боится засыпать. Она-то точно знает.

Хеймитч Эбернети.

Цитадель боли и горечи. И единственный огонек, который так манил Эффи Бряк в объятия мучительной смерти. Он дарил счастье, тепло и забвение лишь поначалу, а после оставался лишь пепел на губах и стертые в кровь ладони. Стертые от попыток достучаться до правды.

Он обжигал своими словами. Ненавидел, забывал, уничтожал. Оберегал, целовал, отталкивал. Презирал, умолял, бросал. Он - целое собрание слов и эпитетов, такой разный  и непонятный. Худшее наказание для сопровождающей, честное слово.

Но сидя на диване в пустой гостиной, Эффи вдруг отчетливо поняла, что может его потерять. И слезы собрались в уголках ее глаз, когда воображение так легко нарисовало смерть от переродков на Арене. Слезы разъедали своей солью, и Бряк даже не думала давать им волю. Но мысли о том, что Хеймитч просто не позволит умереть Питу, убивала своей правдивостью. У Эбернети нет смысла жить. И явно он не нашел свой огонек в ней.

Поэтому, сбросив парик, Бряк решила больше не думать о таких вещах. Еще недавно она испытывала самую настоящую тошноту от праздного образа капитолийки, а ощутив все муки настоящих переживаний, решила вновь надеть такую маску. Эуфимия принялась за уборку, поставила туфли в шкаф, повесила накидку. Она вытерла всю пыль, поправила вазы с цветами. Посмотрела в ежедневнике все мероприятия на завтра и подобрала наряды. А потом приняла душ и уснула, совершенно не видя снов от усталости. Словно ее выключили. Щелк - и кукла закрывает глаза, ожидая, пока кукловод решит вновь обратить внимание на эту игрушку.

А на следующий день Он вихрем ворвался в ее квартиру. Посреди бела дня, трезвый и с серьезными предложениями. Ворошил старые чувства, пытался своими словами пробиться сквозь капитолийскую маску и просил убить его простым движением - вытащить имя из шара. Ха, будто бы Эффи знала, где написано имя этого чудака. А если бы и знала, то.. Нет, лучше не знать. Никогда.

Она пообещала ему всяких глупостей, лишь бы спровадить из квартиры. Вчерашние мысли волновали Бряк до безумия, а все слова Хеймитча лишь глубже в могилу загоняли сопровождающую. На прощание она попросила его лишь помочь с платьем: довести молнию до самого верха. А потом чуть не вскрикнула от прикосновений огрубевших пальцев. И вовсе не от отвращения или неожиданности.

Эбернети растворился, а Эффи пришлось идти на званый ужин. Внутри своей квартиры она пыталась собрать себя по кусочкам, а выйдя за дверь демонстрировала чудеса преображения - из сознательной личности в бездушное животное. И вновь веселилась, танцевала и смеялась.

Но уснуть той ночью так и не смогла.

Пыталась понять, чего же хочет больше: спасти растущее чувство любви своих подопечных или их ментора, который так глупо отрекается от всего? И признаваться не хотелось, что она выбрала бы с радостью второе.

Все последующие дни не приносили облегчения. На Бряк упала бумажная работа (как обычно перед Жатвой), и в своей квартире, пересматривая Игры прошлых лет, ей приходилось принимать решения. Хеймитч почти жизнь ей сломал. Он то подпускал к себе, то словами отвешивал такую пощечину, что следы заживали до сих пор. Будто до сих пор не решил, как относится к Диве.

И значили ли все эти чувства тогда, перед 74-ыми, хоть что-нибудь?

Эффи слонялась по комнатам, звонила подругам и близким, но ничего не могло спасти ее от самой себя. От мыслей, которые надо понять, от недосказанных слов и осознания, что совсем скоро все это станет неважным. Хеймитч может шагнуть в пропасть Арены, никогда из нее не вернувшись. И ведь так и не узнает одну маленькую тайну.

Что он и есть лекарство против капиталисткой болезни.

Все эти годы он превращал существование Эффи в жизнь, пытался вылечить ее и, хоть и неосознанно, делал человеком.

И тогда Бряк возмутилась до глубины души его эгоизмом. Он не может так просто уйти, оставив ее одну с этой правдой.

В кабинете распорядителя Игр она была раньше. Только в тот раз в кресле сидел холодный Сенека Крейн и приказывал доставить ментору Двенадцатого почти что чудотворные препараты. Интересно, почему он тогда отправил именно Эффи? Неужели за толщиной личности строгого распорядителя Голодных Игр уже тогда скрывалась вера в лучшее? Вера в любовь? И знал ли он, каким важным станет этот вечер в жизни двоих людей? Возможно, догадывался. Иначе бы послал миротворцев, которые запихали все пилюли Хеймитчу и не только в рот.

Теперь же тут сидел Плутарх и хитро улыбался своими маленькими глазами. Он, наверняка, чувствовал себя Серым Кардиналом, а по факту был обычным служащим, который желал славы. Скользкий тип со спокойными речами. Позиционировал себя как советника Президента, хотя на деле разбрасываться советами мог только в кругу подчиненных.

Эффи заходит весьма грациозно, медленно опускается в кресло и открыто говорит свои намерения.

- Мистер Хевенсби, у нас Квартальная Бойня. И я обязана поехать раньше, чтобы удостовериться, что все пройдет как надо.

- Само собой, мисс Бряк. Игры - наш хлеб. И мы обязаны делать все возможное, чтобы не было никаких проблем.

Он, конечно, лишь делает вид, что ей верит, но тем не менее разрешает поехать поездом, который везет балки и необходимые строительные материалы. Экспресс прибудет вечером перед днем Жатвы. И, кажется, эти пару часов могут стать для кого-то целой жизнью.

Эффи полагала, что в личном купе подготовит речь, придумает план действий, но ее решительность испаряется в один момент. А вдруг Хеймитч ее не ждет? А вдруг все еще не желает видеть? Вдруг все также не хочет доверять?

Но идти назад было поздно, поэтому Бряк сделала совсем невероятные вещи: она смыла весь макияж, убрала броское платье капитолийки и золотой парик в заранее приготовленную сумку, а потом надела простую белую рубашку, штаны и просто расчесала волосы. Словно нагая.

Но вспомнила еще об одной детали. Подвеска. Словно из прошлой жизни, так давно был тот вечер. Его подарок. И он блистал на шее сопровождающей, когда она смело выходила из вагона, оставив все страхи позади. Если Эбернети будет кричать или выталкивать ее наружу - она сможет его переубедить. Но частичка ее души так надеялась, что он все-таки ждет незваную гостью.

Свет в доме наталкивал на мысли, что Хеймитч, во-первых, не умер под кустом дома Сальной Сэй, а, во-вторых, что тоже не может уснуть перед Жатвой. Бряк ни за что не поверит, что ему так уж и легко расстаться с собственной жизнью.

Входная дверь открывается на удивление легко и почти без скрипа. Для приличия Эффи все-таки неуверенно стучит, но не получив ответа, окончательно заходит внутрь. Миссис Хоторн работала весьма усердно, и теперь дом победителя хоть немного оправдывал свое название. Бряк заходит на кухню, проводит рукой по столу и старается не предаваться ностальгии. Она кладет сумку куда-то в угол, а сама садится за стол, ожидая хозяина. На плите красуется чайник, можно будет попить кофе или чай и поговорить о чем-нибудь.

Эффи совершенно не представляла, чем они будут заниматься. Но упустить такую возможность не могла. Никогда бы себе не простила этого.

- Привет, я тоже рада тебя видеть. Кажется, ты так и не научился хорошим манерам.

Годы ее стараний впустую. Но видя его удивленное лицо, Дива не может не улыбаться. Его волосы влажные, он босиком и ошарашен, словно сам куст морщинка пришел поздороваться. И ей стало так смешно и легко, как давно не было.

- Зачем ты делаешь это, Эф? Снова и снова?

- Больше не будет возможности, Хеймитч. Ты сам это знаешь.

Да, он знает. Они столько пережили вместе, прошли эти пятнадцать лет рука об руку, каждый в своем далеком мире. И смогли стать частью чего-то большего. Незаметно, понемного, но они оставили след в душе друг друга. Если бы правила не менялись, то Эффи никогда бы не приехала, но теперь, несмотря на все обидны и злость, она тут, рядом. И будет до самого конца. До рассвета, рупора и двух шаров с именами. До его взгляда перед извлечением бумажки из шара мальчиков, который будет откровеннее тысячи слов.

И самое прекрасное, самое невероятное, что он тоже знает это. Понимает и, кажется, готов ценить каждую секунду. Именно поэтому Эффи поднимается из-за стола навстречу Хеймитчу, и когда, их словно магнитом, притягивает к друг другу, она обнимает его за шею так крепко, будто может что-то изменить. И тонет в этом поцелуе. Забывая, кто она такая.

И исцеляясь, наконец.