_____

Воинам грехи отпущены наперёд.
Им не увидеть больше родимой Спарты.
Я отдала долги. Я открыла карты.
И потому меня больше никто не ждёт.
_____

Было пасмурно и ветрено в вечер, когда люди собрались в домах перед экранами своих телевизоров. Они ожидали интервью с президентом Сноу, которое, как кричали голографические портреты Фликермана отовсюду, поведало бы много интересного о настоящих и грядущих событиях в Панеме. Доминик находилась на небольшой площади, недалеко от набережной, взор её был обращён на экран, когда президент сообщил о том, что Двенадцатый дистрикт был уничтожен в назидание мёртвой Эвердин.

«Теперь, по всей видимости, Панем остался без угля», — усмехнулась девушка. Она в который раз не понимала действий Сноу, не могла их предсказать и осознать. И это вовсе не казалось ей признаком мудрости и стратегического мышления главы их государства. Скорее, она испытывала по отношению к нему страх, а основывался он на мысли о том, что этому человеку подвластно абсолютно всё, и что в его действиях отсутствует здравый, как казалось Доминик, смысл. «Почему бы тебе не уничтожить все дистрикты, выходцы из которых помогали Сойке на арене? Это логичнее, если учесть, что, в отличие от неё, все они остались в  живых, и погибшие районы хотя бы есть кому оплакивать».   Размышления Доминик прекратились, когда болтовня на экране перетекла в другое русло, и речь зашла о наказании восставших. Девушка подалась вперёд, шестерёнки в её голове начали работать быстрее, и она поняла, к чему клонит Кориолан Сноу, сообщив жителям, что в скором времени будут организованы…

«Семьдесят шестые Голодные Игры, чёрт бы тебя побрал!»  — у Доминик внутри всё оборвалось. В её голову закралась мысль о том, что в этот раз на арену, вероятно, выпустят трибутов из родных дистриктов победителей, сбежавших из-под купола меньше недели назад: Третьего, Четвёртого и Седьмого. Возможно, в этот раз на Жатве отбирали бы сразу по восемь подростков, чтобы сохранить нужное количество соперников. Но правда оказалась намного менее предсказуемой: одиннадцать дистриктов и даже столица должны будут предоставить двух трибутов обоего пола для арены. И выбор будет сделан из детей, каким-либо образом причастным к мятежам.

По дороге домой девушка взвешивала шансы своего имени оказаться вписанным в конвертик для жеребьёвки. И, несмотря на то, что в кое-каких переулках можно было встретить изображение сойки-пересмешницы, означавшее работу немалого количества предателей в дистрикте, она понимала, что вероятность угодить на арену у неё довольно велика. Вряд ли Капитолий не подозревал о её связи с семьёй Одэйров, и вряд ли он сбросил бомбу на её судно по ошибке.

У Доминик не было страха попасть на арену, не было отчаяния, за неё не кому было переживать, даже любимому судну не нужно было искать пристанище. Она не знала, кому смогла бы отдать все свои сбережения, хранящиеся в тайниках в прибрежном лесу, решила там их и оставить. Но минусом того факта, что ей некого было терять, являлось, безусловно, отсутствие мотивации для победы. Та же Эвердин проиграла бы Игры, едва они успели бы начаться, если бы дома её ждал только кот.

До дня Жатвы оставалось еще около месяца, поэтому девушка решила не терять времени даром. Стресс после потери близких людей слишком сильно сказывался на её организме. Нужно было восстановить сон, ибо засыпать становилось трудно, но отрадно. Единственный мир, в котором Доминик Холт чувствовала себя в безопасности – являлся миром сновидений. Сколь трудно было заставить себя лечь в кровать, уснуть и шагнуть за черту реальности, где её ждали отец и лучший друг, по которым она скучала до надрыва мышц в грудной клетке, столь же трудно было и покидать эту реальность с восходом солнца. Проваливаясь в сон с чувством усталой покорности, она в слезах выкарабкивалась из него, раздавленная  той невероятной толщей обрушивающейся правды, в которую её словно насильно выбрасывало каждое утро. Окружающий мир, такой спокойный, беспечный, рабочий и солнечный раздражал Доминик, делал её более ожесточённой, огрубевшей и отстранённой. Она понимала, что, уходя в иллюзорный мир сновидений, может навредить своей психике, и решила начать приём отвара сильных успокоительных трав, которыми миссис Одэйр отпаивала её после гибели отца. Получалось полностью отключаться на восемь часов: никаких снов не было и в помине, утренние переживания становились всё более ослабленными, а организм, наоборот, восстанавливался быстрее.

Спустя несколько недель, когда Доминик выглядела почти окрепшей, подростков собрали на площади для Жатвы. Её русые волосы колоском укладывались вокруг головы, вбирая в себя пряди возле лба, и, словно ныряя, исчезали в тугом пучке на затылке. Все платья Доминик были на судне, когда его уничтожили, поэтому она купила новое: очень простое из тонкой чёрной летней ткани, сложенной вдвое, с рукавом, перетянутым резинкой чуть ниже локтя. На шеё же по-прежнему висела аккуратная подвеска-трезубец. Если ей придётся покинуть родной дистрикт, она хотела бы взять его частичку с собой.

Непривычно было идти на площадь совершенно одной, без молчаливой Грэйс и сильного, подбадривающего девочек, Малкольма. Гибель последнего Доминик особенно остро переживала, иногда, в приступы истерики, ей казалось, что именно без него жизнь больше не будет такой как раньше. Мысли о лучшем друге заставляли её держать голову спокойно и высоко, она верила, что он не одобрил бы её рассыпания на части, особенно, перед Жатвой. Подбираясь ближе к площади и проходя стандартный ритуал идентификации, девушка размышляла о том, чем будет заниматься, если Игр удастся избежать. Вероятно, она примкнула бы к местным мятежникам и старалась бы подорвать всю чёртову систему, отомстив за гибель друга. Её сердце так рьяно мечтало о мести, так глубоко в организм проникли её ядовитые корни, так крепко шипы ненависти окутывали всё нутро, что сомнений не оставалось – Сноу изменил её. Из молчаливой, ответственной и открывающейся только самым близким людям девушки она превратилась в ожесточённого робота, который пресекает в себе любые позывы к жалости, надежде и иллюзиям. Не без отваров сильнейших трав из аптеки неподалёку, разумеется.

То отношение девушки к президенту, которое она испытывала ещё до гибели отца и Игр, принёсших Финнику Одэйру знаменитость, разительно отличалось от отношения сейчас. Если раньше она просто понимала, что систему управления государством следовало бы улучшить, обновить, внести коррективы, позволяющие людям, из-за усталости просто забывшим о бунтах, вдохнуть чистого кислорода, то теперь ей хотелось сровнять Капитолий с землей. «Люди восприняли бы такой кислород с б̕о́льшим воодушевлением, надо думать», — улыбнулась Доминик.

Она стояла среди девушек своего возраста и по привычке искала глазами друзей,  и словно попала в другое место, настолько диким казалось ей отсутствие Одэйров — одной рядом с собой, одного позади в толпе родственников, и одного на трибуне. Теперь там были капитолийцы, которых она видела впервые, а подростков окружала целая армия миротворцев. Раньше такого не было, Четвёртый — мирный дистрикт, бунты и стычки здесь были редкостью. Через какие-то считанные минуты двое подростков покинут эту площадь, и каждый будет надеяться, что именно у него получится вернуться победителем. И оба, по-видимому, были связаны с мятежниками и не пришлись по вкусу президенту. Конвертов в чаше было в разы меньше, чем обычно, это выглядело жутко, как будто заветный клочок бумаги больше не мог зарыться глубже, как рыба, ускользая от рук капитолийки.

Доминик не сильно удивилась, услышав своё имя. Её губы почти тронула улыбка, когда она шла по коридору из людей в сторону трибун. Она физически ощущала то облегчение, что проникло в лёгкие каждой девушки, и напряжение, сковывавшее сердца каждого парня в толпе. Она уже возвышалась над площадью, всматриваясь в глаза испуганных подростков и их родителей и подтверждая свои мысли о том, насколько это место казалось теперь чужим. Толпа людей, знакомых, соседей — все они были такими отдалёнными, словно Доминик видела их в первый раз. И то холодное спокойствие, с которым эта самая толпа отдавала её на смерть в чужие края, угнетало.

Капитолийка опустила руку в другой сосуд, достала оттуда конверт, и затем произнесла имя. На этот раз — мужское.

Отредактировано Dominique Holt (2015-12-19 18:32:32)